Константин Дьячков

Чукотка, 2007 год

Блеск в глазах и страсть к приключениям на Чукотке проходят быстро. Бескрайний простор и малолюдность пространства довольно скоро размывают никем не поддерживаемый и ничем не питаемый порыв, человек успокаивается, ожидание непознанного сменяется ровным отупением и равнодушной тоской.

Новичок ощущает здесь нехватку всего. Из-за скудной растительности кислорода процентов на двадцать меньше обычного; камень, мерзлота и суровый климат не дают земле плодоносить, а недостаток овощей и избыток белковой пищи принимает редкий европейский желудок. От китайской картошки и огурцов, выращенных на химикатах, люди болеют. От климатических скачков ветра и влаги вылезают хронические недуги.

Дорог почти нет, жители путешествуют морем, а оно чаще штормит, отчего суда подолгу стоят в ожидании тихой погоды. Можно и по воздуху, но сильный ветер и непрестанные туманы заставляют порой ожидать вылета по три недели. Прибавьте к этому по-провинциальному низкую зарплату и высокие цены. Все, как здесь часто говорят, из-за «сложной транспортной схемы».

Большинство русских колонистов собирают средства для поездки на Материк. Продолжительность отдыха для солидности удваивают: отпускное бьеннале празднуют четыре-пять месяцев летом, в Астраханской или Краснодарской губерниях. Через несколько лет заполярных трудовых будней получают квартиру в Новгородской или Воронежской землях, и вот только там начинается понятное нам течение жизни.

Нужен особый строй души, чтобы поездка на край страны не обернулась разочарованием, нужна особенная сила, чтобы выстоять в своей правде, построить иную жизнь. Иную, потому что прежним ваш путь на Чукотке уже не будет - эта земля сильно отличается от той, где исконно жил русский человек.


Новое миссионерство

Людей воцерковленных тоже мало, можно сказать, что их нет. Церковная жизнь начата недавно, в большинстве поселков, построенных в порыве советского освоения Севера, храмы не предусмотрели. Десятилетнюю историю чукотского православия можно называть новоначальной, она, подобно отроку с чистой неискушенной душой, говорит честно и открыто, порою не к месту и совсем не вовремя, иногда не понимает, почему ее вопросы остаются безответными, почему в ее адрес столько иронии и кривотолков.

Окраинное положение многим определяет строй жизни молодой епархии. За редким исключением, сюда попадают люди странной извилистой судьбы. Часть священников и клира настроены радикально, но все они, по-своему замечательны. С них другой спрос, эти люди выживают в трудных, часто страшных, условиях. Некоторые признаются, что перед окончательным решением о переезде, там – на Материке, они знали, что будет непросто, но что настолько – никто не мог вообразить!

Многие батюшки служат в брошенных поселках, где к храмикам, перестроенным из аптеки или магазина, со всех сторон подступают совершенно пустые кварталы домов с заколоченными ржавой жестью окнами. На улице и в подъездах валяются пьяницы, через которых перешагиваешь, спотыкаешься, из соседних дверей доносится матершинная брань, - очень трудно оставаться человеком в таком окружении. В некоторых храмах не набирается и десятка прихожан, священник, чтобы выжить, вынужден устраиваться на светскую службу.

А с другой стороны, именно этими условиями привлекательна Чукотка. Игумен пока единственного женского монастыря на Чукотке - Илия, признался, что здесь как раз та обстановка, о какой он молился и какую искал все прошлые годы монашества:

«Всю жизнь мечтал жить в бедном монастыре. Монах дает обет нестяжания не только, чтобы не иметь заботы о лишнем. Важно не надеяться на силу человеческую. С деньгами и запасами больше искушений, нету должного упования на Промысел Божий, труднее сохранить веру живой. Когда нет средств и неоткуда им появиться, остается одно – уповать на милость Господа. И знаете, по милости своей никогда Господь не оставляет. Такая жизнь для меня значительнее».

Исконный для русского священника спор о распределении воли Божией и человеческой, здесь, как и везде, решается в пользу воли архиерея. Как правитель владыка Диомид уверенно стоит рядом с коллегами по цеху, но как монах он действительно живет редкой для его сана аскезой: в храм ходит пешком, служит каждый день в священническом облачении: крестит, отпевает, освящает. Иногда, говорят, владыку можно увидеть рядом с храмом в робе с киркой или лопатой на строительстве будущего монастыря. На Чукотке отношения между людьми короткие. Личина здесь быстро становится очевидной.

Миссионерские хлопоты по воцерковлению чукчей-эскимосов давно отодвинуты в сторону. Недолгий и малопродуктивный опыт православных священников в этом деле потихоньку превращает чукотское миссионерство в подобие общественной нагрузки, обязательной строчкой в годовом отчете. Чучей воцерковлять трудно и часто бесполезно, но и в этой печальной истории есть свои плюсы: вымирающий народ здесь играет роль своеобразного буфера, черты, которую русский колонизатор вольно или невольно соблюдает. Вопиющие картины смерти и распада консолидируют людей вокруг добрых начинаний. На Чукотке важнее и осмысленнее работать с русскими, которых еще можно и должно спасать. Тем более, что существенная часть новоприбывших видит Чукотку своим домом и не собирается отсюда уезжать.


Последние

Общинный уклад жизни чукотского населения не сумел приспособиться к новой власти. О чукотской культуре пишут только в книжках. Институт семьи был разрушен за годы советской власти. Детей тогда насильно увозили в интернаты, жили они там по 10 месяцев в году, учились тому, что, по большей части, дальше не понадобится. На каникулы ребятишек возвращали в тундру, где они уже не чувствовали себя дома.

В тундре живут иначе, нет городской межи работы и досуга, разделения обязанностей, - человек здесь умеет все: бросить гарпун, снарядить лодку, поставить и снять сети, починить мотор. После школы чукотские подростки приезжают другими, тундра становится для них чужой, возвращаясь домой, редкие находят в себе силы жить единственно возможным, спасительным для местного населения, традиционным укладом.

В последние годы гибель, вырождение коренных народностей Чукотки стали необратимыми. Чтобы сохраниться человеком, нужно иметь большую силу. Когда твои дети в постоянном общении с алкоголиками, а многие из них – сверстники, бесчисленная и неизменно пьяная родня, которой вы не можете отказать в помощи. Остается одно – уехать из поселка. Если есть деньги. Но это «если» здесь многого стоит. Проще студентам, многие сейчас учатся в Анадыре, единственным городом на Чукотке, им легче там найти работу и устраивать жизнь по-новому.

Здесь я часто вспоминал фильм Отара Иоселиани «И стал свет» (Et la lumiere fut), особенно сцену в конце, где жалкие негритята распродают своих божков на городском базаре. Некогда славную подвигами и легендарным двухсотлетним сопротивлением русской колонизации - чукотскую историю теперь не вспоминают. Родной язык помнят 80-летние старики, русский – единственное местное наречие, именно наречие, чукчи его страшно коверкают: без склонений, инфинитивами, с тем самым анекдотическим акцентом («Чукча один и Путин один», «медведь ходит – чукча слышит, чукча ходит - медведь слышит»).

И хотя пантеон палеоазиатов достаточно развит, на сувенирном развале вам неизменно предложат легендарного Пеликена – маленького пузатого божка, которого в середине 50-х годов придумал предприимчивый канадец Билли Ген. Несмотря на короткую историю и сомнительное происхождение, Пеликен уверенно заправляет сувенирно-фестивальными мероприятиями на всей Чукотке и Аляске.

Константин Дьячков